Сегодня об одном из своих земляков, прошедших плен и выживших, рассказывает наш общественный корреспондент. 

   В 1984 году, накануне 40-летия Победы, военкоматом при непосредственном участии сельского совета проводились колоссальные работы по сверке у участников войны боевых наград и удостоверений к ним для выдачи удостоверений участников и инвалидов Великой Отечественной войны. 

   Встретиться пришлось с каждым фронтовиком, проживающим тогда на территории, разворачивать документы, покопаться в «архивах» их памяти. Тогда их было еще много. Работа кропотливая, но интересная. Была я на должности председателя исполкома и каждого знала лично. 

   Все они много пережили, повидали, хлебнули. Но судьба одного человека в память врезалась особенно. Может быть, потому, что на тот момент она была самой необычной и потому самой трагичной в рамках нашего сельсовета, но в масштабах страны весьма типичной для людей фронтового поколения, прошедших через плен. 

   Из того поколения... 

   История его жизни тянет на сериал. Но сегодня расскажу я. Как смогу. Речь пойдет о невероятно искреннем, чистой души человеке, уроженце деревни Середея Лаврентии Гавриловиче Симакове, 1912 года рождения. 

   С первого дня войны принимал участие в боях, поскольку проходил срочную службу в г. Беломорск Карело-Финской ССР в 117-й стрелковой дивизии.

   Вспоминая начало войны, Лаврентий Гаврилович рассказывал, что много в те дни было неразберихи, путаницы в приказах командования, но рядовые бойцы и командиры свой долг по защите Родины выполняли честно. 

   Когда их часть в очередной раз попала в окружение, воевать было нечем. Пошли на немцев с карабинами без штыков, кавалерийскими шашками, винтовками и автоматами почти без патронов. Вражеские пулеметчики не давали высунуться. Страшно было. Обидно. Многие погибли геройской смертью: бились до последнего патрона, до последней гранаты. 

   Имевший военный опыт на финской войне, 29-летний Лаврентий был отличным строевиком, физически крепким, храбрым и ножевым. 

   Охваченный злостью, забыв о страхе, не чувствуя тела, ставшего невесомым, с одной винтовкой пошел на ненавистную амбразуру. Пулеметная очередь прошила мощную грудь смельчака. 

   Плен - это ад на земле! 

   Тяжело раненый, без сознания, он попал в плен. Было это 27 сентября 1941 года. Поэтому военная биография красноармейца Симакова оказалась короткой. 

   Попал в Финляндию. В лагерном госпитале немецкие медики выходили пленного солдата. Отменное здоровье и деревенская закалка сыграли не последнюю роль. Пули пронизали, изуродовали грудь, но не затронули сердце. Выжил, чтоб потом не раз пожалеть… 

   Все тяготы и ужасы фронта уходят на второй план перед нечеловеческими испытаниями, доставшимися пленным. Издевательства, побои, муки голода, труд… Работали на подземных объектах и стекольном заводе, на отсыпке гравия на железной дороге. 

   В последнем арбайтлагере работа была еще тяжелее – разгружали известь из вагонов. От известковой пыли дышать было нечем, глаза на лоб лезли, внутри все окаменело. А еда – жидкая баланда да буханка хлеба из жмыха на пятерых. Уже концы отдавал. Но, видно, здоровье имел железное. В октябре 44-го освободили наши.  

   Сломанная жизнь 

   После плена, как у всех: проверки, очные ставки, угрозы. Сначала направили в специальный фильтрационный лагерь. Проверка бывших военнопленных на предмет их сотрудничества с врагом была обязательной. Прошедшие плен рассматривались тогда как предатели.

   «Родина встретила нас словно прокаженных. Офицеров разжаловали. Бесстрашно смотревшие в глаза смерти, они плакали…». Лаврентий Гаврилович рассказывал, как тяжела была и для него, бывшего рядового, послевоенная жизнь. Сломанная жизнь. 

   Под негласным надзором он несколько лет вынужден был восстанавливать разрушенные объекты. Вернулся домой к матери, жена с маленьким сыном не дождалась. Получив извещение, что пропал без вести, устроила свою жизнь в Москве. Младший брат Афанасий погиб на Гомельщине. 

   Бесконечные пункты анкет «Был ли в плену?». На работу не брали, без причин увольняли. Так и осел геройский солдат в колхозе конюхом. Прибился к бездетной вдове в деревню Бортное.

   Человек оказался жертвой обстоятельств, но не сдался, боролся, преодолевал, выбрался живой, а его – к позорному столбу? 

   «Плен – это нечто пожизненное, нестираемое. Отношение – как к закоренелому преступнику, - делился горькими раздумьями Лаврентий Гаврилович. - Даже полицаи возвратились домой, отсидев свое, обрели прощение. А я? Есть в этом что-то постыдное, какой-то нечистый намек, будто сдался в плен по своей воле. Не могу привыкнуть к вопросам с подтекстом: «Как же вы живы остались, поверить невозможно?» В чем моя вина? Я не мечтал выжить! Бросился под пулеметную струю, чтоб защитить горстку товарищей… Я в плен не сдавался. Меня взяли, как и миллионы других. В лагерях не обзаводились документами, там справок на руки не давали». 

   В рамках закона?

   Тогдашние работники военкомата, которые по возрасту не могли участвовать в войне, проявили к нему настороженность и без колебаний и сомнений отказали в выдаче удостоверения участника Великой Отечественной войны. 

   И действовали в рамках закона. Чтобы внести изменения в документ о фронтовой судьбе, нужны новые документы или свидетели. У Лаврентия Гавриловича их не было. Значит, и доверять было нельзя. Я до сих пор будто пристыжена его исповедью… 

   Человеком он был очень скромным, уставшим доказывать очевидное, но практически недоказуемое. Но когда речь заходила о славе и бесчестии, унять чувства не мог. Была у него слабость к спиртному. Слабость, но не пристрастие. Спиртное его раскрепощало, позволяло выговориться. Тогда он ходил по деревне, хлопал кнутом, беззлобно ругал всех и вся, даже если рядом не было собеседников, разделяющих несправедливое отношение к плену. Считать миллионы солдат сдавшимися в плен чуть ли не добровольно – это абсурдно. Сдаться - это перебежать на сторону врага. Таких было немного. А были тысячи окруженных, рассеянных в боях. Пробивались мелкими группами, без командиров, действовали стихийно, по обстоятельствам. Старый боец говорил, что за три месяца войны не видел среди остатков армий, пробивающихся на восток, начальника выше майора. Ведя беспрерывные стычки с противником, в которых порой расходовались все боеприпасы, люди шли обезоруженные. Ну и что было делать, если стрелять было нечем? Разбил бы голову о дерево? А если и дерева нет? 

   Горькое чувство сострадания испытывала я к этому с непростой судьбой и таким же сложным характером человеку. Был он очень трудолюбив и доброжелателен. Любил животных. Замкнут и немногословен. Высоченного роста. Осанка прямая, независимая. 

   Он и в старости оставался необычайно выносливым. До самой осени пас лошадей и телят босиком либо в литых сапогах, а в редкие праздники надевал парусиновые ботинки. Был всегда аккуратно и чисто выбрит. А самокрутку курил одну за одной. Вся грудь его была прошита пулеметной очередью. В деревне старика уважали, особенно фронтовики.  

   Стыдиться было нечего 

   Мой ровесник Владимир Фомич Петрушин недавно рассказывал мне, как пацаны в детстве по вечерам шалили, делали пожилым «постукалочки», но подшучивать над дедом Лавреном (так его в деревне звали) было родителями строго запрещено. Это уважение передалось молодому поколению бортновских уроженцев, которые его до сих пор помнят. Но были и любители строить догадки, порочащее слово. И кем сказанное? Ветеранами, «воевавшими» в ближних или дальних тылах. Их-то в живых оставалось больше, чем рядовых пехотинцев. 

   Лаврентий Гаврилович Симаков ничем себя не запятнал, стыдиться ему было нечего, прямо глядел в глаза людям. 

   Геройски сражался и так же мужественно выдержал испытание пленом. И жил с чистой совестью. Хотя бы потому, что не пошел в услужение к врагу, в карательные отряды, в полицаи, в армию Власова, где обещали нормальное питание и даже шнапс. А ведь кроме издевательств, побоев, каторжного труда было еще страшное чувство голода. Муки эти он предпочел предательству. А выбор надо было сделать один на один со своей совестью. Это ли не самоотверженность? 

   Многие ли знали об этом солдатском и гражданском подвиге, о самом Лаврентии Гавриловиче? А ведь он достоин высших проявлений нашей признательности, которых так и не дождался при жизни. Власть его обошла вниманием, почетом, наградами и безупречной репутацией. 

   В деревне все заметнее. У соседей полыхают под окнами фанерные звездочки, а ему не положено – в плену был. Чтоб избрали в президиум или пригласили на митинг? Такого не допускалось. 

   Тогда я ничем не могла ему помочь, так как не было еще поправок в документ о статусе бывших военнопленных. До изменений в законодательстве Л.Г. Симаков не дожил… Смерть обрубила его здешние родимые корни. Похоронен героический старик в Хотени дальними родственниками. 

   Поздно спохвачено. Очень поздно. Однако поправляться все равно надо. Сейчас этот рассказ о нём в газете - единственная возможность у меня выразить ему благодарную словесную память за долгую несправедливость, за жизнь, прожитую со стиснутым сердцем. Не должно уйти в историю неисправленной ошибкой позорное недоверие к герою-фронтовику. Это все, что я сегодня могу… 

   Светлана ПРОХОРОВСКАЯ, д. Радождево